Даня влетел в квартиру с криком:

- Папа, мама, Маша уезжает!!!

Прежде чем сообразить, о чем идет речь, я поискал глазами Машу. Потому что решил, что Данька кричит всем нам троим: «Папа, мама, Маша». И только потом какое-то отчаянное «уезжает». А когда до меня дошло, сын уже зарылся лицом в мамин фартук.

…Вот как. Ну, уезжает человек. Может, на спортивные сборы – она же легкоатлетка. Ну, может, в санаторий какой. Но сердце-то подсказывало, что не санаторий и не сборы. А насовсем.

Я положил руку Даньке на плечо. И он на меня посмотрел такими глазами молящими, просящими. Не мокрыми, нет, он не плакал, он просто не понимал.
- Папа, Маша с мамой уезжают в Нижний Новгород. Через два дня. Маша знала уже давно, просто не говорила.

Я набрал городской телефон Машиной квартиры, поговорил с мамой. Да, так и есть. Жить в одиночку стало трудно, сложно с работой, нет денег, а там, в Нижнем, есть тетка одинокая, у которой большая жилплощадь, и есть связи где-то, где можно работать, и школа для Маши рядом, и она зовет их пожить. И билеты на поезд уже куплены.

Мне было жалко, но маму Маши я понимал. Нижний Новгород – ее родной город. А Уфа… Здесь она осталась без мужа, здесь ей тотально не везло с работой, не ладилось с друзьями, личной жизнью. Скорее, из-за отсутствия энергии, из-за отсутствия подпитки, которую обычно получаешь от родных и близких, от окружения. А у них его не было, не сложилось. Долгое время Машу в школе считали «неблагополучной», «трудной» - пока не открылся ее природный талант к физкультуре. Долгое время ее маму считали «пьющей» - только от того, что одевалась она неряшливо, и была редким гостем на родительских собраниях.

Больше всего, конечно, жаль расставаться с Машей. Я вспоминал, как она появилась в нашем доме. Действительно «трудная», такая «девочка-мальчик», с короткой стрижкой, с чумазеньким лицом, хулиганистая, с ворохом двоек в дневнике и полным отрицанием необходимости становиться лучше, но полной готовностью драться за дружбу с Даней. И она дралась. Учителя «запрещали» Дане дружить с Машей, меня даже вызывали к директору… Но за полтора года эта дружба сделала чудо: Маша превратилась в барышню, тонко чувствующую если не красоту внешнюю, то уж точно все оттенки внутренних человеческих красот, а Данька из мягкотелого, слабохарактерного «ботаника» преобразился в мальчишку, способного нести ответственность за девочку, защищать ее и помогать во всем. Наша Маруся стала действительно нашей. Мы вместе решали трудные задачки, и не только математические, и десятилетняя Маша часто удивляла своей мудростью. Иногда в наших домашних спорах именно Маруся становилась волшебным миротворцем, который разрешал ссоры и усмирял бури обид. Ее полюбили обе бабушки. И вот теперь она уезжает…

- Уехал друг, а значит, увезен, - с тяжким вздохом процитировала жена строчки из какого-то полузабытого детского стихотворения, когда дети уже спали. – Как будем провожать?

- В смысле? – буркнул я раздраженно. – Стоять у поезда и махать платочком.

- Да я не об этом, - спокойно ответила она. – Надо по-человечески человека проводить. Чтобы ребенок понимал, что мы любим ее, ценим. Пойми меня, Базаров!

Я понимал. Мы стали вместе соображать. Что в таких случаях делают? Когда уезжают родственники, то накрывают семейный стол с пирогами и майонезными салатами. А что делать, когда уезжает ребенок? Стол с тортиком и лимонадом? Кукла в подарок и жаркие воздушные поцелуи? Бред какой-то…

Наутро пришла Маша, и весь вопрос с «лимонадами» отпал сам собой. Маруся принесла ворох маленьких открыточек, сотворенных собственноручно. Мне, маме, мальчикам и даже курносой Насте. Вот так все просто – открытки на память. Я стоял, опустив руки, и думал, что бы мне такое Маше подарить? Ведь что-то нужно и очень хотелось. И я достал ей свою чернильную ручку, сувенирную и очень красивую. Ручка Маше нравилась, и она иногда просила меня, чтобы я нарисовал ей чернилами то человечков, то домики. Мама отдала нераспечатанный набор для вышивания крестиком по образцу. А Даня и Сеня подарили Марусе пачку почтовых конвертов – письма писать. Дети уединились в детской комнате, голоса их звучали бодро, никто не плакал, и у меня от сердца отлегло.

Маша пробыла у нас до вечера, а потом мы горячо разобнимались, и Даня пошел ее провожать. Когда сын вернулся, настроение у него было противоречивым. Он старался держаться весело, но иногда укрывался там, где никого нет.

- Маша просила не провожать ее на вокзале, - сказал мне Даня. – Папа, помнишь, мама все время говорит, что когда человеку по-настоящему желаешь добра, то должен уметь отпускать его, давать свободу?

- Помню, - кивнул я.

- Я не понимал, что это такое мама говорит. А теперь вот понял. Там у нее дядя какой-то дальний в школе олимпийского резерва работает, и ей там будет хорошо. А значит, и мне хорошо.

И он, не стерпев, горько-горько расплакался.