Так и хочется приписать твердый знак к обозначению этого звания, поскольку речь идет о личности Александра Андреевича Рябцева, чей характер твердостью воли и принципов отличался в первую очередь. Я познакомилась с ним «по заказу»: книжное издательство «Китап» готовило к 50-летию Победы сборник «Генералы Башкортостана» и пригласила целый коллектив авторов из Союза писателей, распределив между нами героев будущих очерков. Мне «досталось» знакомство на улице Первомайской.
Поначалу засомневалась в положительном результате своего визита, потому что «генерал-майор юстиции в отставке», как Рябцев строго представился, не спешил раскрывать подробности биографии и дальше коротких ответов на вопросы не продвигался. Чуть позже поняла: он по роду своей деятельности пробовал определить, что за человек попался ему в собеседники. Моя «раскрутка» продолжалась не меньше трех часов, его милая жена Валентина Альфредовна Ольтэ успела напоить нас чаем и даже обучить меня своему авторскому рецепту, как вишни без косточек и без варки соединять с медом. В общем, распрощались мы почти приятелями, договорившись о продолжении беседы. Хотя до следующей встречи я пребывала в сомнениях, не отказаться ли мне от этого очерка: будущий герой во время Великой Отечественной войны служил военным прокурором – 22-й стрелковой дивизии войск НКВД, 8 Резервной армии, затем 68-й и 5-й гвардейских армий. И всегда ли были добросовестно честны эти блюстители воинской дисциплины? И сколько бед наделали, сломав биографии многим из тех, кто попадал в фашистский плен… Все-таки решила поговорить еще. И сразу насторожила фраза, которой обмолвился генерал в ответ на мою реплику о бесконечных пересмотрах событий прошедшей войны: «Не всякая правда на пользу, и не во всех деталях истории следует копаться». Такая позиция почти убедила, что мои колебания не беспочвенны. Запустила «пробный шар», упомянув повесть Мустая Карима «Помилование» о приговоренном к расстрелу молоденьком сержанте, который на бронетранспортере тайно покинул свою часть, чтобы повидать жившую неподалеку любимую девушку. И с изумлением узнала, что, оказывается, Александр Андреевич «во имя утверждения правды о войне» спорил с Мустаем Каримом, специально поехав в другой конец города на читательскую конференцию. Представившись, как всегда, по форме («Важно было подчеркнуть мой опыт военного юриста»), заявил, что, прослужив свыше тридцати лет в армии, случая, подобного описанному, не встречал, «да и быть такого не могло – по закону». И объяснил, что ни сам, как военный прокурор, ни его коллеги такого жестокого приговора не допустили бы: проступок, расцененный как дезертирство, случился в период фронтового затишья и с очень юным человеком. Писатель ответил, что в художественном произведении выведено не правило, а горькое исключение, издержки войны. Рябцев принял к сведению – разве что издержки… Но остался при своем мнении и начал уже мне рассказывать, что военные следователи, бывало, и под пулями ползли на нейтральную полосу, чтобы выяснить правду: перебежал юный солдатик со страху к врагу или фашисты оглушили его в поисках «языка» и утащили в свои окопы. Вроде бы в обстановке грохота, дыма и смертей не до выяснений, куда подевался один-единственный необстрелянный боец?
На мой почти провокационный вопрос генерал ответил с той внутренней силой, что делала весомым каждое его слово: «Надо было снять пятно с части, чтобы знать определенно: предателей у них не было. И чтобы семья горевала о парне с достоинством».
Факт спора с Мустаем Каримом неожиданно высветил для меня, почему Александр Андреевич, имея явные литературные способности, в чем убедилась, получив в подарок его книгу «Штуцер «Фосса», писателем все-таки не стал. Острые сюжеты взяты из действительных следственных дел. Например, о том, как человек, случайно застрелив другого, испугался и скрылся. Но позже, когда вроде и «виновного» нашли, явился в прокуратуру – мол, совесть заговорила, что кара пала на невиновного, чья фамилия совпала с тем человеком, который когда-то спас его на фронте. Для писателя великолепная ситуация – и преступление, и благородное раскаяние… Но юрист пишет ту неприкрашенную правду, что была на самом деле: этому «совестливому» стало известно, что следователь заподозрил именно его, вот и заспешил с «чистосердечным» признанием.
- Детективы в литературе и в кино не люблю, - словно подтвердил мои наблюдения Рябцев. – В реальности проще и сложнее, но не столь загадочно. Стараюсь писать правду.
А как же тогда «не всякая правда на пользу»? Возвращаю своего собеседника в первые дни войны, когда 22-я дивизия войск НКВД с боями отходила от Риги. В обстановке отступления всплывали же на поверхность растерянность, трусость – может, об этих «деталях» не желает вспоминать генерал. Однако вспоминает. Как местные националисты меняли указатели на дорогах, чтобы дезориентировать красноармейцев. Как показали сброшенным диверсантам дорогу к штабу, и тогда они, офицеры штаба, заняли круговую оборону. Как наши солдаты старались удержать каждую высотку, оставляя на пути врага сотни погибших товарищей. Боль потерь, горечь поражений, ненависть к гитлеровцам, но ни одного случая безысходности и растерянности за два месяца тяжелейшего отхода к Финскому заливу, переброски через него на остров Гогланд, а потом в Кронштадт. «В дивизии были идейные люди», - так коротко подытожил Александр Андреевич.
К началу 90-х многие привыкли (признаюсь, я в том числе) считать слово «идейный» обязательным штампом в служебной характеристике, не вдумываясь в его истинный смысл. Для Рябцева это понятие оставалось живым.
В 1917-м ему было 10 лет. В Иркутске и под Иркутском проходили юные годы. Отец – слесарь, член партии с того самого 1917-го, доброволец Красной армии. Старший брат – тоже большевик, служил в частях НКВД. Хотя и говорил мой герой, что жизненный выбор сделал вслед за отцом и братом, а юристом стал, потому что армии требовались специалисты данного профиля, но мне показалось, что в природе его характера дотошность, взыскательность и принципиальность – именно те качества, без которых нет прокурора. Конечно, в его непримиримости, безусловно, есть перебор, когда, например, он напрочь не воспринимал проявления религиозности, а про экстремальные обстоятельства попадания в фашистский плен и, главное, поведение там высказывался сурово: «Если честность для человека – не разменная монета, он в любых обстоятельствах останется порядочным». Не приветствовал раскованность на эстраде, даже декольте его возмущало. Однако ханжой Рябцева никак не назовешь, просто его собственные вкусы строги и бескомпромиссны. Пушкин, Лермонтов и Некрасов – вершины, по которым оценивал современную литературу. Любил романсы русских композиторов. Искусство принимал только то, которое «способно возвысить душу».
При такой взыскательности он не был аскетичен в своих привязанностях. Ценил уют, в квартире было красиво, но ни в коем случае не богато, вещи свидетельствовали о вкусах и привычках хозяев. Обращал внимание на свой внешний вид: военная подтянутость сочеталась с продуманностью одежды в зависимости от смысловой нагрузки – будь то охота, рыбалка, очень им любимые, или же литературно-музыкальный клуб во Дворце культуры. И он, и жена отдавали немало времени и сил этому сообществу черниковской интеллигенции, которое и создали, и возглавляли долгие годы, вплоть до последних своих дней. Поэзия была увлечением Александра Андреевича еще и потому, что сам писал стихи, среди которых есть и лирические признания в любви Валентине Альфредовне, и шутливые строки, тоже ей посвященные, где вроде бы отмечал некоторые недостатки, оборачивая их затем в ее достоинства.
В стихах о войне, где он, непоколебимый в своей трудной и ответственной должности, не может примириться с человеческими страданиями, с обыденностью смерти. Рябцев познал войну от и до, пройдя ее дорогами с 41-го по 45-й, получив болезнь сердца, которая тяжело проявилась в 1956 году и не только не позволила продолжать военную службу, но даже заставила сменить климат. Так, в 1968 году после долгого пребывания в Прибалтике семья оказалась в Уфе. Пригласил их сюда друг фронтовых лет полковник Иван Куракин. Еще с рижских времен был у Рябцева еще один близкий товарищ – Валерьян Матвеевич Ахенбах. Уважал их, был им предан. Он и для Валерия, сына Валентины Альфредовны, был старшим другом, воспитывая его с 11-летнего возраста, стараясь заменить погибшего на фронте отца.
Александр Андреевич глубоко сочувствовал тяжелейшему периоду в жизни Валентины Альфредовны, когда после гибели мужа она осталась с младенцем на руках, попав в жуткие передряги первых месяцев войны. Может быть, переживая трагедии близких ему людей, он так доходчиво и правдиво рассказывал молодым об ужасах фашизма и о героизме советских воинов. Как председатель совета ветеранов Орджоникидзевского района он создавал такие советы на заводах, в учреждениях. Встречался со школьниками и студентами. Будучи членом общества «Знание», читал лекции по темам, которые задевали лично его, в том числе о воспитании в семье любви к Родине и о бережном отношении к природе.
В 2007 году в литературно-музыкальном клубе провели вечер памяти - 100 лет со дня рождения Александра Андреевича. Его любимая жена принесла тогда книжечку с названием «Полжизни я прожил с тобою», куда собрала все его стихи, написанные за 48 их совместных счастливых лет. В них запечатлены его мысли и чувства, его выстраданная правда о войне и мире, о верности высоким идеалам, о любви к природе и о поклонении единственной на Земле женщине.
Были в жизни удачи и промахи,
Поседела в делах голова,
Но любовь моя к белой черемухе
И к тебе не пройдет никогда.
Алла ДОКУЧАЕВА.
На фото: генерал Александр Рябцев с супругой Валентиной Ольте.
