В преддверии 75-летия Победы хочется вспомнить нескольких героев моих давних публикаций, в чьих биографиях есть общая страница: они фронтовики, солдаты Великой Отечественной войны. Их уже нет на этой земле, но остался их след – участие в освобождении от гитлеровской чумы и трудовой вклад каждого в последующие десятилетия под мирным небом. Пусть же они снова побудут с нами живой памятью на газетных страницах.
Была весна, самый конец апреля. Год не помню, но где-то середина 70-х. У директора 106-й школы Анатолия Александровича Вахрушева брала интервью об отряде юных дзержинцев, который следил за порядком не только в классах и коридорах, но на соседних улицах и во дворах. Он отвлекся на телефонный звонок, закашлялся и замотал тихонько головой: «Нет, нет! Не смогу, болею, горло, кашляю»…
Положил трубку. Я было извиняться, что не знала о простуде, можно было перенести наш разговор. Он возразил: «Не переживайте, это я так, чтобы отвязаться… Из республиканского совета ветеранов не первый раз звонят, уговаривают на встречу с немцами прийти. Участники Второй мировой приехали, из Галле, побратимы…» и забарабанил пальцами по столу: «Видеть их не могу, хоть что со мной делайте. Я на их зверства насмотрелся. В войну в разведке служил, в оккупированных селах пребывал. Сколько партизанских семей они повесили, сколько мирных жителей в сараях посжигали».
Как-то само собой получилось, что отошли мы на некоторое время от темы нашей беседы, и Анатолий Александрович заговорил о войне. О том, что его и товарищей свидетельство о злодеяниях фашистов фигурировало даже на Нюрнбергском процессе, когда судили руководителей третьего рейха. В одной из освобожденных деревень, куда первой вышла их разведгруппа, их окружили плачущие женщины: гитлеровцы забрали всех детей, сказали, что скоро вернут, а прошло уже много дней… Оказалось, по соседству был развернут госпиталь для немецких офицеров, там и нашли детские трупы: из них выкачали кровь для раненых фрицев.
И еще вспомнил тогда Вахрушев про друга своего Гену Паньшина, с которым вместе закончили военное училище и попросились в одну часть. Геннадий придумал: «Давай Толя, портупеями поменяемся, чтобы память осталась – мало ли как судьба распорядится…». Гена подорвал себя гранатой, когда фашисты его окружили. Подождал только, когда подойдут поближе. Он, единственный сын интеллигентных родителей, талантливый поэт и музыкант…
- А я вот жив, - тихонько вздохнул Вахрушев, - и должен теперь жизни по двойному счету.
Очерк о директоре 106-й школы, заслуженном учителе РБ, историке с 25-летним стажем, я тогда назвала: «За себя и за того парня». Он так и работал – творчески, добросовестно, с заглядом в завтрашний день. В те 70-е заботился о техническом оснащении школы, об открытии фоноцентра, электрокабинета, но главнее – о том, чтобы из учеников вырастали порядочные люди, а из мальчишек формировались настоящие мужчины, надежные защитники - любимой женщины, детей и родителей, своего Отечества. Я попросила Анатолия Александровича выступить в 47-й школе, где учился мой сын. Он тогда то ли в 6-ом, то ли в 7-ом был классе. Ребята встали, когда вошел Вахрушев, тяжело опираясь на толстую массивную палку. Говорил он просто, будто к каждому обращался. Слушали внимательно, задавали вопросы. Одна девочка смущенно спросила: «А как вас ранило?»
«Мост надо было взорвать. А берега крутые, обрывистые, никак к нему, проклятому, не подберешься. Нас шестеро было, мы проплыли под водой. Когда-то в далеком мирном времени занимались греблей и плаванием, а я так и водолазным искусством увлекался, даже нескольких утопающих тогда спас. Разве думал, что любимый спорт пригодится тем суровым временем и конкретно предрассветным часом, когда под прикрытием реки надо было подготовить взрыв моста? Кстати, река эта по какому-то странному совпадению звалась Белой, хотя и значилась на карте притоком Кубани. И когда уже самое опасное было позади, когда оставалось несколько шагов до спрятанных в кустах мотоциклов, вдруг чиркают пули, и я перестаю чувствовать свои ноги…»
Мы не раз виделись с Анатолием Александровичем, довелось бывать и у него дома. Редко, но иногда жаловался на бессонные ночи, когда ныли ноги – пули-то попали в позвоночник. «Лежишь без сна, думаешь: здоровье подводит, врачи советуют отдыхать, да и в самом деле трудно понять, правильно ли живешь, так ли руководишь, так ли учишь. Ученик – не картина, не деталь, не музыкальное сочинение, тут не услышать, не пощупать результат своего труда. Вертишься - крутишься, пока жена не шепнет: спи, мол, Толя, успокойся. А однажды не выдержала, встала и вытащила из буфета три огромных бумажных листа, я уже про них и забыл. Вот, говорит, читай. А там две строчки всего: «Милый Анатолий Александрович! Мы Вас очень - очень любим. Ваши бывшие ученики». А дальше – сто подписей».
Алла Докучаева.