Окончание. Начало статьи в №89-«УВ»
Дети войны остались живыми свидетелями того далекого времени с его накалом боли, страданий, невосполнимых потерь и невероятной гордости за стойкость бойцов на фронте, за сплоченность и взаимопомощь в тылу.
Муж портнихи тети Шуры пропал без вести в первые же месяцы войны. Она отплакалась и по-прежнему, хрупкая и жеманная, летала по двору с белозубой улыбкой. Обшивала весь двор, выкраивая модные фасоны из старья, но, справедливости ради, надо сказать, что простыни и халаты для госпиталя удавались ей больше. В госпитале она и присмотрела симпатичного майора, которого выписали, но оставили долечиваться в тылу. «Прошу на вечеринку по поводу нашей свадьбы с Александром Александровичем», - церемонно приглашала, обходя квартиры. Было неловко, и все отговаривались: мама дежурством в редакции, Глафира Алексеевна – недугами Володи, тетя Лена Шарапина просто взглянула с укором и дверь захлопнула, а наша суровая домком Анна Ивановна ответила громко, чтоб слышно было: «Ты что ж это делаешь, Александра? А коли Андрей вернется, как в глаза посмотришь? Я к тебе в гости не ходок, стыдно мне за тебя!» К слову, дядя Андрюша действительно вернулся – был в партизанах, но это случилось гораздо позже, а пока разнаряженная Шурочка выходила замуж…
И был совсем другой пример: мама двух сыночков, моих ровесников Вальки и Вовки, стройная большеглазая брюнетка Вера Родина, к которой «подбивал клинья» наш дворовый великовозрастный ловелас – дамский парикмахер Смирнов. Ходил за ней по пятам, она отмахивалась, как от назойливой мухи, несмотря на его вид чуть постаревшего, но все еще привлекательного, как сегодня бы выразились, мачо. А ее Аркадий Иванович, которого в слезах проводила на фронт, был постарше своей смешливой хорошенькой жены и казался мне истинным бухгалтером, скучным и унылым, когда степенно выходил во двор в черных нарукавниках и с карандашом за ухом. А вот поди ж ты, как она ждала его писем, выбегая навстречу почтальонше, как просила погадать на него приходившей к нам во двор цыганке, как ездила за тридевять земель в госпиталь, куда попал раненный в лицо старший лейтенант Родин и как вела его под руку по двору, сияя от счастья и бережно поправляя черную повязку, которую к концу войны он сменил на искусственный стеклянный глаз.
Впрочем, и свадьба портнихи Шуры, и возвращение Родина происходили уже после успешных боев Красной Армии, когда гитлеровцев погнали с нашей территории, и настроение у тыловиков заметно повеселело.
В нашем втором классе уже после начала учебного года появились две сестрички – то ли двойняшки, то ли близняшки, не знаю, как правильнее назвать, потому что хоть были они похожие, вообще на одно лицо, и роста одинакового, и косы у той и другой ниже талии, но Алла Бабич – кареглазая брюнетка, а Майя Бабич – сероглазая блондинка. Они жили в правительственном доме – папа их на фронте был крупным военачальником, носили шикарные пальтишки и шапочки из посылок от союзников, но ничуть не зазнавались и оказались не только доброжелательными, но и умненькими, начитанными. Я с ними подружилась – мы домой ходили в одну сторону. Во Дворце пионеров я занималась в библиотечном кружке, и книжки на этажерках в их квартире брала читать с великим удовольствием, тем более, что выбирала не по возрасту взрослые – томик Куприна, стихи Константина Симонова «С тобой и без тебя». Помню, как сестрички ликовали, когда освободили Крым – там воевал их папа. Но эта общая радость вскоре и опечалила близким с ними расставанием: летом семья отправлялась в Феодосию, куда их папа был назначен комендантом города. Мне на память осталась голубая книжечка стихов Симонова, я долго ее хранила, надеясь как-то разыскать своих милых подружек. Через много лет писала в Феодосию, но следы их потерялись, как и многих близких людей, разъединенных превратностями военного времени.
Зато мне повезло найти того офицера Красной Армии, который получил на фронте сшитый мною кисет и полтора года переписывался с маленькой школьницей, пока не пропал без вести. И я в своих рыданиях о нем совсем забыла, что в одном из писем дядя Коля Орлов просил «свою названную дочурку», когда освободят Украину, где оставалась «под фрицами» его семья, написать туда, если с ним что-то случится. Лишь через десяток лет, уже став студенткой, я случайно в старом школьном портфеле обнаружила это его фронтовое послание, написала в то село, где он до войны учительствовал, и, о счастье, в ответе от его сестры был адрес живого (!) дяди Коли. Про историю долголетней дружбы с Николаем Филипповичем, его женой тетей Ниной, и теперь, когда их давно нет, с его сыном Борисом Орловым, Светланой, их детьми, внуками, правнуками я не раз рассказывала на страницах уфимских газет, в передачах радио и телевидения. Думаю, что подобные почти родственные отношения возникали у сотен и тысяч людей, которых война связала общей бедой и стремлением помогать друг другу.
Дети горели желанием быть активными участниками всенародной борьбы с врагом. «Все для фронта, все для Победы!» - этот призыв мы тоже подкрепляли конкретными делами.
Книга Аркадия Гайдара «Тимур и его команда» заразила таинственностью и романтикой. В нашем дворе мы тоже договорились устроить штаб, расположились на чердаке. «Начальник штаба» Нина Шарапина запирала висевший на двери замок, чтобы взрослые не прочитали «дневник доброты», который я старательно заполняла, фиксируя все наши секретные действия. Семьи фронтовиков, приезжих эвакуированных – в этот список вошли чуть ли не все квартиры трех домов, которые обрамляли двор. Не везде был водопровод, и мы приносили маленькими ведерками воду, оставляя их у дверей, добывали растопку для печек-«буржуек», «работали» няньками возле колясок малышей и ходили выступать в госпиталь напротив. Собственно, туда с концертами нас направляли от школы, мы с одной девочкой пели дуэтом, другие декламировали. Охранник у входа меня запомнил и потом уже пропускал вместе с «артистами» из нашего двора. Самый большой успех имела моя малышка-сестра, я напяливала на нее мамино платье, и она, подражая певицам, которых слышала по радио, забавно распевала в своем длинном «вечернем» наряде: «Ночь темна, не видна в небе луна, как усталый солдат длемлет она»… Раненые хлопали, смеялись, а один даже пошутил: «Дамочка, где ваш муж?» Она и не растерялась: «Где, где? На флонте».
А еще мы обзавелись копилками. Газета «Пионерская правда» объявила, что будем собирать деньги на танк «Пионер». И когда из наших копеек сложилась сумма, которую прилично было отослать по указанному адресу, это поручили сделать моей маме. Не один месяц прошел, прежде чем однажды почтальон вручила Нине Шарапиной конверт, на котором под номером ее квартиры было напечатано на машинке: «Для тимуровцев дома №11». Это письмо мы несколько раз зачитывали вслух, пока собиралась на чердаке наша команда по не слишком громко доносившимся с чердака «позывным» - стуку палочек по барабану: «Спасибо вам, ребята. Танк «Пионер» отправлен на фронт».
День Победы начался мелким весенним дождичком. Как только по радио объявили, мама собралась в редакцию, а мы с бабушкой застучали в дверь к Глафире Алексеевне и все вместе выбежали во двор. Там все обнимались, прыгали, а тетя Лена Шарапина закрыла лицо руками и повторяла: «Боренька, сыночек… Саша… Как же так?» Нина гладила ее по плечу, а белокурая тезка ее, двухлетняя Ниночка Чуева, испуганно таращила глазенки – бабушка ее тетя Груша тоже плакала по погибшему мужу. Вышел из дома Аркадий Иванович Родин, подмигнул своим живым глазом, хлопнул в ладоши и скомандовал:
- А ну, бабы, хватит реветь. Победа ведь, победа! Несите-ка, у кого что есть. Праздновать будем! Жить теперь надо мирно, без войны. Вы понимаете, что это за счастье такое?
Мы понимали.
Алла ДОКУЧАЕВА.
