Пословица испокон веков напоминает: «Жизнь прожить – не поле перейти». У Галины Ефимовны Мондрусовой она сложилась счастливо: любимый муж, дети, внуки. Супруг работал учителем в школе №11, затем - завучем в первой. Был замечательным педагогом, имя которого было хорошо известно в учительской среде. А Галину Ефимовну и сейчас с благодарностью вспоминают уфимки, многим она смогла сохранить женское здоровье. Она – известный гинеколог, к которой приходили за консультацией со всей Уфы. Начала работать в 8-м роддоме, затем – в первом по ул. Пушкина.
- И в командировки вызывали, и дежурила по экстренной авиации, - вспоминает она. - Никогда не забуду, как ассистировала профессору Третьякову на операции, когда вдруг подошли и сказали, что срочно нужно лететь в Абзелиловский район. Летели вдвоем на «кукурузнике», всю дорогу мне было плохо, а летчик кричал: «Доктор, не выпадите из самолета!»
Имея за плечами всего 7 лет стажа, она тогда удачно сделала очень серьезную операцию. В 1963-м перешла в женскую консультацию ГКБ №5. А через год ее возглавила ее и трудилась в этой должности 38 лет. Кроме того как человек инициативный, 16 лет была профсоюзным лидером.
Галина Ефимовна родилась в столице Белоруссии, но в 7 лет судьбу ее, как и многомиллионного народа, перевернула война.
- Отец Ефим Моисеевич Марголин был прокурором, мама Роза Моисеевна – фармацевтом. Оба родились в крепких любящих семьях, где было по десять детей. И сами мечтали об этой доле, но не вышло, наоборот, потеряли под бомбежками младшего ребенка, а я – своего брата, - говорит она.
Воспоминания даются нелегко. Столько лет прошло, а она помнит все до мелочей. Листает старый фотоальбом, вглядывается в родные лица.
- Летом 1941-го родители собрались делать ремонт, а четырехлетнего Володю отправили с детским садом в село Ратомка, а меня с детским лагерем в - Городище, все под Минском. 22 июня, когда война уже была объявлена, мама поехала ко мне, а папа – за сыном. В панике все родители хотели забрать детей, но директор детского лагеря не позволил: «Война к нам не придет, мы в лесах. Спокойно отправляйтесь в город и не переживайте». Не отдали и отцу Володю. Так что родители вернулись ни с чем. А два дня спустя Минск уже бомбили. Эвакуацию не объявили, все должны были спасаться сами. Папа занимал ответственный пост. Из дома он забрал только паспорта, забежал за мамой на работу в аптеку, и они без денег и вещей отправились пешком с огромной вереницей беженцев до Могилева. По дороге – все 250 километров - не раз попадали под налет вражеских бомбардировщиков. Здесь отец посадил маму на поезд, поцеловав крепко, а сам ушел в ополчение.
А нас 23 июня вывели на пионерскую линейку. Мы видели, как какие-то самолеты с крестами летают прямо над нами, и один раз раздалась очередь. Я очень хорошо помню, как побежала и спряталась за трибуной. 24 июня ночью всех детей подняли. Шел проливной дождь. За мной пришла вожатая, взяла за ручку, - я была очень маленькой, щупленькой девочкой. Нам сказали взять с собой простыни и наволочки и тепло одеться. В наволочки уложили оставшиеся продукты - хлеб, сахар, крупы.
Мы шли очень долго через степь, а потом увидели длинный товарный состав, в который нас погрузили. Несколько раз он останавливался из-за бомбежек, мы выбегали, прятались по оврагам и кустам. В дороге давали по крохотному кусочку хлеба с маслом и сахаром. Наконец нас высадили. Это была Мордовия, село Шаймардан. Нас разместили в пустой школе. Спали в классе, из простыней старшие вожатые, которым самим было по 18-20 лет, сшили матрасики. Мы набили их и подушки соломой, а укрываться было нечем.
Продукты закончились, надо было зарабатывать в колхозе, и нас отправили на поля. Шла страда, и такие маленькие, как я, по двое таскали связанные снопы, а старшие их вязали. Мы босиком бегали по колосьям, ноги кровоточили в порезах и царапинах. Когда позже мама это увидела, рыдала так, что трудно себе представить. Так мы работали и жили. Прошел июль, август. В середине сентября, с опозданием нас посадили за парты. Уроки, конечно, были символические – в основном мы работали в колхозе, так как нужно было чем-то питаться. В октябре начались заморозки, а на нас – ни обувки зимней, ни одежды. Хотя к тому времени мы числились как детдом. В это время мама добралась до Башкирии, даже не зная раньше, что есть такая республика. Мы жили на испокон белорусской земле, и вот нас оттуда прогнали. А бабушки и дедушки с обеих сторон, проживающие в Слуцке, не смогли выбраться, их всех расстреляли.
Маму после приезда в Уфу привели, как и всех беженцев, в эвакопункт. «Кем работаете?» Она сказала, что провизор, ей поверили на слово и определили в 5-ю аптеку на углу К. Маркса и Коммунистической. Отправили жить к пожилой бездетной паре, оказалось, люди сердобольные, выделили ей комнату. А она тут же принялась нас разыскивать, каждый день приходила в эвакопункт и спрашивала, есть ли какие-нибудь новости о детских учреждениях. И вот однажды ей сказали: «Вы знаете, Роза Моисеевна, в Уфу прибыл человек, у которого в ведении все школьными учреждениями Белоруссии. Он очень много ребят привез сюда. Они обосновались в Юматово!» Все тридцать километров моя родная чуть ли не бежала. Когда увидела море ребятишек, все играют, галдят. Увидели ее, подбежали: «А вы знаете, где моя мама?». Начальник ничего про брата сказать не мог, детсады ему не подчинялись, но о школьниках имелась вся информация. Он взял список и нашел наш детдом!
- Девочка ваша жива–здорова, в поселке Городище, - сказал он и даже пояснил, как добираться.
Серым октябрьским утром появилась моя мама, даже трудно вспоминать это, потому что она была первой из родителей, и все к ней льнули, соскучившись по ласке. Она прожила неделю, всех нас, как могла, обстригла, почистила и подлечила. Нам выделили телегу, так мы доехали до Рузаевки. В поезд было не попасть, все лезли, расталкивая друг друга. Мы с трудом сели в вагон, но даже не успели далеко отъехать, как пришлось сойти. У меня поднялась температура до 40°, думали, что сыпной тиф. Десять дней я прометалась в бреду. Мама плакала, просила, чтобы ее приняли в больницу санитаркой, никаких денег не надо, лишь бы ухаживать за мной. Но не разрешили, и она все эти дни ночевала на вокзале, а днем приходила ко мне. А у меня тифа не оказалось, скорее всего, подхватила воспаление легких, видимо, судьба смилостивилась над нами. Потом, наконец, мы сели в поезд и приехали в Уфу. До 1943 года мы очень голодали, паек был крошечный – маленький ломтик черного хлеба. Только в 1944 я попробовала корочку, намазанную маслом: им угостила хозяйка квартиры тетя Катя, она тогда завела козу.
Я пошла в школу №45, где тут же организовала тимуровскую команду. Но занимались мы в другом помещении, а учебное заведение переформировали под госпиталь, и еще неподалеку расположился другой – в здании авиационного института. Я пела и танцевала, декламировала стихи, играла в пьесах. Неудивительно, что потом поступила в медицинский вуз: помогала писать покалеченным фронтовикам письма на родину. Помню одного совсем молодого солдата, оставшегося без рук. Но веселый был, встречал меня прибаутками и нехитрыми съедобными гостинцами, сказал, что после войны обязательно меня разыщет, да только так и потерялся…
Когда отец вернулся с фронта, он продолжал поиски братишки, объездил в Белоруссии все детские дома. Писали в Германию, куда было угнано много детей, но ничего обнадеживающего не узнали. Папа в свое время получил известие, что заведующая детским садом со многими детьми погибла в результате бомбежки. Со многими, но не со всеми… У нас оставалась надежда, что возможно Володю усыновили под другим именем. Я даже писала три раза в редакцию телепрограммы «Ищу тебя», однако ответа не получила. Война тяжелым кованым сапогом прошлась по нашей семье. Мама умерла в 46 лет, а папа – в 52. Лихолетье подорвало их здоровье, да и тоска по единственному нашему мальчику.
Ирина ШИПУНОВА.
Фото из личного архива Г.Е. Мондрусовой.
На снимке: Маленькая Галя с родителями.
