В моей книге «Лица. Знакомые и не очень» 2000 года издания есть большое интервью с Тагиром Исмагиловичем Ахунзяновым, случившиеся в ту пору, когда он уже не был секретарем по пропаганде Башкирского обкома КПСС и мы не раз встречались как коллеги по перу в Союзе писателей РБ. Меня поразил тогда рассказанный им эпизод из далекой юности, когда в день 7 ноября хоронили его 38-летнюю маму, а он после кладбища побежал в школу выступать на празднике в честь очередной годовщины Октября. «Вся жизнь моя, да и всей страны, прошла между реальностью и идеологией, - сказал тогда мой собеседник. – Наверное, поэтому и высокие идеалы потом перечеркнули, а зря».
Мудрый был человек и не раз переосмысливал прожитые годы, сожалел о каких-то ошибках в судьбе, диктуемых временем и не позволивших осуществить мечтания, по способностям вполне достижимые. О них чуть позже. Здесь же продолжу его биографию с того момента, когда 21 июня 1941 года в Белебеевском педучилище был выпускной вечер и, отгуляв, наигравшись на любимой тальянке, Тагир (как всегда через окно, чтобы не разбудить хозяев съемной квартиры) перебрался внутрь и был огорошен известием: «Война». В военкомате велели разъезжаться по домам и обращаться в тамошние военкоматы. А ему в сентябре будет только семнадцать… И уговорил секретаря Базлыкского сельсовета прибавить ему год в списке допризывников. Что это было - комсомольская «идеология» или естественный порыв защитить Родину от врага? В данном случае наверняка и то, и другое.
Я бывала в гостях у Зинаиды Ивановны и Тагира Исмагиловича Ахунзяновых. Их искренность, правдивость в оценке прошлого не только добавляли уважения к ним, но и подогревали желание видеться еще и общаться на столь же бескомпромиссной основе честности - без лицемерия и приукрашивания собственных заслуг. Чего стоит одно только его признание, как, попав под страшную бомбежку на станции Крестцы Ленинградской области, он так испугался дыма, грохота, смертей, что даже попробовал кому-то из командиров намекнуть о своем малолетстве и вроде как случайном направлении на фронт. А тот ему ответил с отеческой улыбкой: «Сюда, сынок, попасть легче, чем отсюда». Но на передовой, когда до места дислокации надо было прошагать 90 километров, Тагир, друживший со спортом, приободрился. В пулеметной роте, когда им вдвоем с Сашей Ивановым из Альшеевского района передали станковый пулемет, гордился, что это было оружие героя - погибшего Мишки-пулеметчика, накосившего десятки фашистов. «Будь его памяти достойным, - сказал Тагиру командир и даже пошутил, - и звать тебя будем Мишкой». Шутка, однако, прижилась, и годы спустя он получил по почте обкома письмо из совета ветеранов Новосибирска, где прочитал: «Мишка, это ты, что ли?» и подпись: Черников. Позвонил ему: «Да, это я». Вместе с ним, полковником в отставке, обучались в военном училище, куда направили в 43-м и где стали лейтенантами.
Тут перекинемся в год 2008-й, когда Тагир Исмагилович подарил мне только что изданную свою повесть «Лейтенанты». Это художественное произведение документально по фактам, и главный герой Талмас не только повторяет отдельные эпизоды из пережитых автором, но испытывает его чувства, его эмоции. Фронтовики не любят вспоминать о войне, и в книге «Лейтенанты» военных событий немного. В основном это объективное описание вхождения в мирную жизнь с ее реальными «белыми и черными полосками». И опять убеждаешься, что кредо писателя Тагира Тагирова и «просто человека» Тагира Ахунзянова накрепко связано той выстраданной правдой, которая порой беспощадна к самому себе. Наверняка бередила ему душу история, приписанная Талмасу, которого секретарь райкома срочно командировал накануне выборов к передовой доярке, выдвинутой кандидатом, чтобы убедить ее написать заявление об отводе. Из органов поступил сигнал, что брат ее побывал в фашистском плену и туда же мог попасть отец, пропавший без вести. Нелегко было «посланцу партии» смотреть в глаза достойной женщине, добросовестной труженице и обманывать о причине ее замены.
Зато в другой ситуации Талмас (или автор?) оказался на высоте, спасая от жесткого наказания «по политической линии» бывшего фронтовика, в сердцах пальнувшего дробью в кавалера своей жены, а попавшего в портрет «всенародного кандидата блока коммунистов и беспартийных товарища Поскребышева». Когда секретарь райкома отправил инструктора разобраться на месте, тот, вспомнив свои школьные успехи в рисовании, за ночь сотворил один к одному с «расстрелянным» портрет и привез его утром в райком со словами: «Факты не подтвердились».
Страницы, посвященные временному размещению вернувшихся с войны дивизионов перед их последующим расформированием, очень напоминают фильм Петра Тодоровского «Анкор, еще анкор!»: не привыкшие к «ленивой» службе офицеры увлекались и пьянкой, и чужими женами и даже из-за них стрелялись на дуэли. Все это изображено в книге без прикрас. Но общий ее настрой светлый, с надеждой на будущее, на осуществление задуманного: «У меня такое предложение, лейтенанты - давайте будем смотреть вперед и шагать вперед».
Сам автор зашагал вперед широким шагом. Достаточно напомнить, с каким творческим энтузиазмом отнесся он к своему назначению редактором республиканской газеты «Кызыл Тан» и какая дружная рабочая атмосфера сложилась тогда в журналистском коллективе, что привело к огромной популярности у читателей. А потом его рекомендовали в обком КПСС, и свой переход на партийную работу Тагир Исмагилович как раз и считал в определенной степени тормозом для раскрытия своих возможностей. Он тосковал по газетной деятельности, не единожды пытался перейти в собкоры центральных газет по Башкирии, намеревался писать диссертацию и преподавать в вузе, но получал от первого секретаря отказы. Как «главный идеолог республики» Ахунзянов и впрямь был на своем месте. Все объекты культуры, науки, образования, все СМИ как пропагандистские объекты находились в сфере внимания человека, чей жизненный и профессиональный опыт, чьи личные таланты литератора, художника и в какой-то мере музыканта позволяли ему работать и требовательно, и по-человечески гуманно, с пониманием и общих проблем, и индивидуальных. Знаю точно, что у журналистов той поры осталось о своем партийном руководителе самое благоприятное впечатление с благодарностью за чуткость и дельные советы.
К его разочарованиям по поводу переустройства своей трудовой занятости добавлялись и невеселые мысли о фальши той идеологической доктрины, которая тогда исповедовалась. Своим светлым умом он, конечно же, понимал, что экономический и социальный застой брежневского правления к прогрессу не ведет. Помню, как однажды у него в кабинете, куда была приглашена по каким-то газетным делам, раздался звонок из района. Требовалась консультация по составлению письма - рапорта Брежневу об ударных успехах. Заговорщически подмигнув мне, он серьезно увещевал в трубку: «Да, да, цифры нужны, но немного, побольше вставляйте везде «Дорогой Леонид Ильич…»
В другой раз на просмотре нового спектакля «Дорогая Елена Сергеевна» в Русском драмтеатре Тагир Исмагилович поинтересовался моим мнением, и по его реакции мне показалось, что с этим положительным откликом он согласен. Но дальше было обсуждение в его кабинете, куда он позвал несколько известных директоров уфимских школ и меня как предполагаемого рецензента. Педагоги возмутились «нетипичностью» рассказанной в пьесе истории. Мой голос в защиту автора и театра, увидевших уже тогда зачатки того обвала в нашем образовании, что вскоре и наступил, был единственным. И как же Ахунзянов? Кивнул в мою сторону: «Убедились, что учительство против? Нельзя с ними не считаться. И придется снять спектакль из репертуара». Вот так хитроумно сослался на решение общественности…
Но больше мне запомнился другой спектакль - в Башкирском театре драмы по пьесе Тагира Тагирова «Галия» в постановке мэтра режиссуры Рифката Исрафилова. Собственно, описанная ситуация - о тех же лейтенантах, о молодости, прерванной войной, о любви, что не состоялась. Перед тем, как написать отзыв, дважды ходила в театр, и оба раза в кресле далекого от сцены ряда тихо устраивался автор, исподволь наблюдая за реакцией публики. Спектакль шел с невероятным успехом: и тема волновала, и постановка была на высоте, артисты играли с полной отдачей, а уж песни, исполненные Нурией Ирсаевой и Фиданом Гафаровым, что называется, ушли в народ. Пару десятков лет спустя напомнила Тагиру Исмагиловичу о восторженном приеме «Галии» и о том, будто, как ходила молва, он бывал чуть ли не на всех спектаклях. «Сколько занятость моя позволяла, старался посещать, - откликнулся он. - Проверял, не должность ли высокая подогревает интерес. Важно мне было настроение публики. Тема-то святая: защита отечества, моя ли история или однополчан - по тем годам типичная. Да и нынче их помнить надо». Тогда он и похвалился письмом, которое получил от дочери своего комбата, - с ним связи не терял, пока тот был жив.
В 1960 году Тагир Ахунзянов учился в аспирантуре Академии общественных наук в Москве. День Победы тогда всенародно не отмечали, но фронтовики, да и не только они, этот праздник «со слезами на глазах» помнили. Вот и в Академии соорудили скромное застолье, делились воспоминаниями. Вспомнил и Тагир своего комбата: как опекал его, молоденького бойца, как ласково улыбался белозубым, со щербинкой ртом. «Расцвела кудрявая рябина»…- песню эту в минуты передышки затягивал, тоскуя о доме… И вдруг аспирантка из Кемеровской области спрашивает: «А не наш ли это Василий Федотович Федоров?» «Нет, он из Алтайского края», -отмахнулся Ахунзянов. А она обрадовалась: «Конечно, он оттуда к брату приехал, теперь директор мебельного комбината».
Так через 15 лет после войны нашли друг друга однополчане, стали переписываться, а однажды раздался телефонный звонок: «Мишка, ты? Я в Москве, в гостинице «Сокол», на курсы приехал». Когда Федоров пришел в общежитие, своего «Мишку» не сразу и узнал: зрелый мужчина, ответственная должность… Секундная заминка - и крепкое объятие, даже скупая слеза, и возникшее решение: «Будем вместе, как в блиндаже когда-то». И перевез Василий Федотович свой чемодан - пока курсы проходили, так в одной комнате и жили.
«Дорогой Тагир Исмагилович! Разбирая недавно бумаги и фотографии после смерти отца, нашла две ваши статьи, где вы так сердечно пишете о папе. - Это строчки из письма Валентины Васильевны. - Вашу повесть «Кукушки слышу счет» я прочитала в журнале «Октябрь» в 1984 году, когда папы уже не стало. Мне хочется оставить детям память об их дедушке. Статьи ваши есть, есть фронтовые фотографии, есть и послевоенная, где вы с папой вместе в санатории в Башкирии. Хотелось бы иметь ваши книги. Ведь папа так тепло говорил о вас: «Знал пацаном, а теперь такую высокую должность занимает, но все равно остается просто однополчанином». Спасибо вашему поколению. Какие вы сильные и мужественные люди! Ваша Валентина Федорова. Москва, май 2007 г.»
А в заключение этой статьи приведу из другого ее письма тот отрывок, который Тагир Исмагилович мне прочитал, и голос его предательски дрогнул: «Не могу не написать, что спровоцировало смерть папы. Он решил оформить себе инвалидность: у него под лопаткой был выдран кусок тела и, кажется, даже оставался осколок. Собрал документы, справки и пошел в военкомат. А там какой-то молоденький служака обошелся с ним грубо. Со слов папы: «Ходите тут, старичье, выпрашиваете подачки». Папа весь вечер, как тигр в клетке, ходил по квартире и все приговаривал: «Валя, это я попрошайка?» А в 6 часов утра с ним случился инсульт. Где-то час он был в сознании и с такой тоской смотрел на меня, что до сих пор помню этот взгляд. Похоронили его достойно. И хотя знали его мало здесь (он после смерти мамы жил у меня), сказаны были о нем и его фронтовом прошлом добрые и справедливые слова».
Как принято говорить - без комментариев…
Алла ДОКУЧАЕВА.