А ты подписался на нашу газету?
 

Маленькие взрослые

Автор: cmanager от 5-12-2019, 09:12

Маленькие взрослыеВ 1941-м, когда на мирную землю вторглись нацистские полчища и по радио прозвучало слово «война», мне было шесть с половиной лет; когда она закончилась, добавились еще четыре с половиной года, и они оказались такими насыщенными по событиям и переживаниям, что детство мое и моих сверстников сделало нас маленькими взрослыми. Дети войны остались живыми свидетелями того далекого времени с его накалом боли, страданий, невосполнимых потерь и невероятной гордости за стойкость бойцов на фронте, за сплоченность и взаимопомощь в тылу.
Был период сомнений в уместности моих детских впечатлений на фоне воспоминаний и серьезных размышлений участников кровавых сражений и партизанских рейдов в оккупированных селах, чудом выживших узников концлагерей и блокадников, неутомимых тружеников тыла. Увы, теперь тех очевидцев можно пересчитать по пальцам, да и нас, детей войны, становится все меньше. А в мире между тем идет бессовестная переоценка горьких испытаний и героического противостояния врагу, что выпали на долю народов России и бывших союзных республик. И в нашей стране то в телепередаче, то в новом фильме, адресованном, как правило, подросткам и юношеству, жестокая правда о войне зачастую заменяется то легковесным приключенческим сюжетом, то громом фанфар, а такие шедевры, как «Чистое небо», «Нюрнбергский процесс», «Иди и смотри» в лучшем случае показывают далеко за полночь. Так что даже отдельные эпизоды тех лет возможно помогут познать, что и как случалось на самом деле.
Город Горький (нынешний Нижний Новгород), где я родилась и выросла, с первых дней войны попал под пристальное «внимание» германской авиации из-за развитой заводской промышленности, сразу же перестроившейся на нужды фронта. Достаточно назвать такие гиганты, как «Красное Сормово» и Горьковский автозавод, чтобы понять, почему с педантичной немецкой аккуратностью ровно в полночь фашистские бомбардировщики прилетали сбрасывать свой смертоносный груз. Было очень страшно, когда нескончаемый вой сирены, возвещавший воздушную тревогу, выгонял летними ночами в глубокую «щель», вырытую во дворе в форме зигзага. Сверху никакого укрытия, только черное небо, пронзаемое лучами прожекторов в попытке помочь зенитчикам поймать цель.
Через пару месяцев были оборудованы «стационарные» бомбоубежища. Так старые склады, расположенные в длинном туннеле высоких берегов вдоль Волги, расширили, разместили внутри двухъярусные нары, и теперь уже задолго до 12 ночи толпы людей с детскими колясками, узлами, подушками ежедневно тянулись к волжскому откосу. Утром, когда возвращались, с тревогой смотрели в сторону заводских районов – там обычно полыхало зарево. Распорядок бомбежек редко нарушался, но однажды в 42-м, когда я уже училась в школе, тревогу объявили днем. Наша старенькая учительница, вернувшаяся преподавать после того, как многие педагоги были мобилизованы, страшно переволновалась, пока вела нас в подвал речного училища, где временно размещалась наша школа. В ее здании обосновался госпиталь, а из речного ребят забрали в армию, там и освободились комнаты. Помню, я заплакала в этом подвале и утешавшей меня Софье Михайловне сказала, что забыла в классе портфель, а на него может попасть бомба… А упала она на соседней улице, угодив в жилой дом.
Иногда фашистские летчики на обратном пути доставляли себе удовольствие снизиться над мостом, где река делила город на две части, и пострелять в пешеходов. Хоть и была глубокая ночь, но люди возвращались с работы, как и моя мама после дежурства в редакции. Она однажды попала под такой обстрел, что еле убереглась от пуль, прижавшись к боковой опоре моста.
Когда немцев отогнали от Москвы, ночные тревоги объявлялись не столь регулярно. Но хватало и других бед. Почтальонов ждали с замиранием сердца – принесут ли черную метку о гибели любимого человека или еще затеплится робкая надежда от извещения «пропал без вести», и с какой безудержной радостью к груди прижимается подписанный родным почерком фронтовой треугольник. Сколько раз на моих глазах происходили рвущие душу трагедии. У нас в классе, когда Люся Прокина побелела, как полотно, увидев, что за ней прямо во время урока пришла соседка: и она, и мы поняли, что случилось непоправимое. Так и оказалось: погиб ее папа. У нас во дворе, когда Шарапины одно за другим получили два горьких извещения – на дядю Сашу, отца нашей старшей подруги, пятиклассницы Нины, и ее брата Бориса, который ушел на войну из 10-го класса.
Моя бабушка, которой еще не было 60 лет, и она моложаво выглядела, за несколько месяцев поседела и получила нервный тик, когда мы перестали получать треугольники от ее сына, моего любимого дяди Бори. Его призвали в армию не сразу: на металлургическом заводе, где работал, открыли ФЗУ – фабрично-заводское училище, его назначили директором и не снимали бронь, потому что подростков надо было срочно обучать в станочники. Он переживал, что в свои 29 лет вынужден сидеть в тылу. Наконец, добился отправки в действующую армию и письма писал бодрые, с уверенностью в победе, тем более, что успехи наших бойцов уже были налицо. Лишь в 1948-м году, когда мы вдвоем с бабушкой ездили в Черновцы, где Борис продолжал служить в армии, называясь по мирному «главным физкультурным руководителем полка» и переведя туда свою жену с дочкой, он рассказывал, почему был такой перерыв в письмах: их часть выполняла какое-то закодированное задание с разведывательными целями.
А еще из своего детства я запомнила, как однажды вечером, тяжело опираясь на костыли, пропрыгал по коридору старший сын наших соседей Андреевых, с которыми в нашей коммуналке на пять семей мы жили дверь в дверь. У Володи вместо левой ноги висела подколотая штанина военной формы, а вещмешок его несла низенькая некрасивая женщина в пилотке. Володя же был ослепительно красив и перед войной собирался жениться на очаровательной Гале – студентке, что жила неподалеку. Про их любовь знали все вокруг, и кто-то тут же сообщил Гале, что жених вернулся. Утром она так нетерпеливо застучала в дверь, что я, будучи одна дома, выглянула в коридор, где Глафира Алексеевна, глотая слезы, не давала ей войти: «Не держи зла на него. Разве мог по-другому? Она же медсестра, выходила его. Вот и сошлись…» «Мама, кто там?» - крикнул из комнаты Володя и, видно, поняв кто, попросил: «Дай костыли, я подойду…» Но Галя уже опрометью бежала прочь…
Сколько таких уроков об изменах и верности, о любви и ее отсутствии можно было впитать в те годы разлук, долгих ожиданий, несостоявшихся встреч.

Продолжение в следующем номере.

Алла ДОКУЧАЕВА.

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.

Комментарии:

Оставить комментарий