С мая по сентябрь 1905 года, судя по публикациям в «Уфимских губернских ведомостях», в городе гастролировала труппа П.П. Струйского. Спектакли имели место быть в Види-неевском саду (ныне сад имени Аксакова) в здании летнего те-атра. Старшее поколение жителей застало деревянное строение уже обветшавшим, потемневшим от ветров и непогод. А сто с лишним лет тому назад оно процветало, ложи блистали, лучшие труппы России почитали за честь играть на этой сцене.
Антрепренер Петр Петрович Струйский (1863-1925) начинал как актер в Полтаве под малороссийской фамилией Кобзарь. Очень быстро взял сценический псевдоним Струйский и заодно сменил «простонародное» отчество Харитонович. Трепетала, видимо, в нем деловая жилка, и Петр Петрович стал разъезжать по российской провинции со «сборным» коллективом и выигрышными постанов-ками, рассчитанными на интерес всей зрительской публики. В Уфе он остановился в квартире секретаря окружного суда Ладыгина по Губернаторской (Советской) улице. В выбивании лишних пятачков и гривенников из прижимистых «обывателей» был весьма изобре-тателен.
Похоже, с легкой руки Струйского владельцы лучшего увесе-лительного сада, наследники купца Видинеева, вздули цены на по-сещение его площадок и аллей. Наверняка, делили доходы. «Уфим-ские губернские ведомости» жаловались:
«Сад, где уфимский обыватель проводил до сего времени свой праздничный досуг, благодушно слушая музыку и беседуя с знако-мыми, с появлением в Уфе драматической труппы Струйскаго для многих горожан, не имеющих в кармане лишней копейки, стал за-прещенным плодом. Этот пресловутый театральный сад додумался «развлекать» публику в праздничные и воскресные дни так называ-емыми «большими гуляниями» с никому не нужными и не инте-ресными фейерверками, билетами и проч., а иногда так просто и с электрическими лампочками.
Словом, Видинеевский сад превратился в арену эксплуатации публики: за то, что в саду будут пускать фейерверки, с посетителей берут 22 копейки, а за то, что сад здесь освещен электрическими лампочками - гривенник. Малосостоятельная семья и дети бедняков принуждены в праздничные дни изыскивать у себя деньги или из-далека, за изгородью любоваться на то, что им всегда было доступ-но, но недоступно теперь.
Кстати, у кассы вывешен листок: «Продаются открытки Орлова-Чужбинина» (актер труппы Струйскаго). К чему такая безцере-монная самореклама?»
Появился даже свежий анекдот на злобу дня.
«Скажи на милость, отчего это актер Струйскаго Орлов-Чужбинин навязывает уфимской публике свои портреты? - Гм... Оттого, что он знает, что его никто не знает».
Местные «акулы пера» слегка перестарались. Якову Василье-вичу Орлову (Чужбинин - разумеется, псевдоним а-ля Горький, Скиталец, Саша Черный, с намеком на горестную судьбу) фортуна улыбалась. В 1905 году ему не было еще и тридцати, а он уже пере-играл множество ярких ролей отечественного и мирового репер-туара - от Хлестакова до благородного Карла Моора. Что же каса-ется открыток с лицами популярных актеров, практика их распро-странения только начиналась и для Уфы была в новинку. До сине-матографа с его звездами было рукой подать!
«Гвоздем программы» стала инсценировка по «скандальному» роману графа Толстого «Воскресение», вызвавшему в русском об-ществе начала XX века настоящий раскол. Это видно даже на при-мере зрителей того времени.
«В понедельник, 30 мая, драматическая труппа Струйскаго де-монстрировала пред Уфимской публикой «Катюшу Маслову» («Воскресение»). Пьеса прошла, как и надо было ожидать, при громких аплодисментах «галерки» и почти при гробовом молчании «рядов».
Заглавную роль - князя Нехлюдова - исполнил г. Орлов-Чужбинин, а роль Катюши - г-жа Бронская. Не желая вдаваться в подробную оценку исполнения этой пошлой и оскорбительной для человеческаго достоинства пьесы, мы, однако ж, не можем не заме-тить то, что в первом акте г. Орлов-Чужбинин в роли князя Нехлю-дова далеко перещеголял цинизмом и вульгарностью даже развра-щеннаго героя пьесы.
Достаточно вспомнить объяснения князя Нехлюдова с Катюшей Масловой, его слишком грубые, уж вовсе не княжеские (!), ци-ничные и не предусмотренные пьесой приемы, кафешантанныя вы-ходки, с которыми велось любовное объяснение его с Катюшей, - чтобы уверенно и прямо сказать, что г. Орлов-Чужбинин много пе-реложил соли…
А что сказать о Катюше? О ней можно сказать два слова: она на этот раз попала не на свое место. Ея падение произошло как-то странно и непонятно. Она, как покорная овца (уж вовсе не по пьесе!), поддалась гипнозу князя, как-то охотно и легко, что называется без боя. Даже последнее слово ея «пощадите» носило скорее игривый, нежели трагический тон.
Кстати заметим, что на «Катюше Масловой» в публике преоб-ладали женщины. Каковы нравы!?»
Напомню, это - время первой русской революции. На страницах официальной прессы считается хорошим тоном блюсти нрав-ственность, выражать верноподданность и клеймить Льва Николае-вича. В общем, в конце сезона рецензент «Уфимских губернских ведомостей» облегченно вздохнул:
«Уехала, наконец, из Уфы труппа Струйскаго; увезла с собой целый ворох неиспользованных пьес - таких пьес, которыя в Уфе оказались не к месту. Скатертью ей дорога!
Кстати, какой-то уфимец из корреспондентов «Русских Ведо-мостей» поведал этому органу горе свое по поводу запрещения иг-рать в Уфе Горькаго».
Да, ставить пьесу Горького «На дне» дозволялось почти до конца 1905 года только Московскому художественному театру. Но уже в декабре уфимцы могли воочию увидеть прелести Хитровского «дна». Об этой истории расскажем в следующий раз.

Анна Маслова.