Когда я спешил на разговор с поэтом Алексеем Кривошеевым, то в новостной ленте увидел сообщение о том, что некий филантроп готов потратить 100 млн долларов на поиски инопланетян, причем часть этих средств пойдет на создание специального языка для общения с их разумом. Занятно, подумалось мне, ведь уже который век именно этим совершенно бескорыстно занимаются поэты.

- В последнее время я все чаще обращаюсь к трудам русских философов, таких, как Лев Шестов и Николай Бердяев, – начинает разговор о поэзии Алексей. – Все мне кажется, что где-то промелькнет просвет той тропинки, которая приведет к истине. К той, что безусловна при всех существующих и даже пока еще не существующих континуумах. Ведь не случайно тот же Лев Шестов так часто писал о необходимости создания логики инобытия. Во время таких поисков и начинает в тебя стучаться стих. Он приходит всегда неожиданно. Появляется строка, как правило, первая. Причем из неоткуда, из иного мира. Но, единожды появившись, уже сама начинает нанизывать на себя другие. С нее и начинается главное приключение, ведь ты никогда не знаешь, куда же именно она тебя приведет.

- Алексей, согласись, еще каких-то лет тридцать назад мы жили в ощущении безграничности и даже бездонности существующего мира. И вдруг этот мир съежился словно шагреневая кожа: стал маленьким и тесным…

- Да, сегодня наша Вселенная сократилась до кончиков пальцев, пляшущих по клавиатуре. Мы не успеваем думать, все наше время уходит только на то, чтобы отреагировать: поставить лайк, отписать пару слов другу в мессенджере. Способность к рефлексии отмирает под мерную поступь прогресса.

- А что в такой ситуации происходит с поэзией?

- Поэтов стало много, а вот ее самой – мало. По моим субъективным ощущениям, где-то в конце первого десятилетия нашего века закончилась одна поэтическая эпоха, а вот наступит ли иная?.. Такой уверенности уже нет. К тому же сейчас все стало видимым - от микро до макромира. Хочешь посмотреть, что происходит за стеной соседской квартиры? Пожалуйста, вот тебе реалити-шоу. Хочешь понаблюдать за муравьями? Тебе покажут их «дом» в разрезе и со всеми подробностями. Где уж тут спрятаться поэзии?

- А не кажется, что поэты сегодня окуклились, закрылись в створках собственного мирка?

- Пожалуй, да. Пропало какое-то любопытство, интерес ко всему, что происходит за рамками собственных ощущений. Непонятно, надолго ли? Игры в поэзию существуют, они реализуются на разных уровнях, а вот строк, которые хотелось бы запомнить наизусть, почти не попадается. Одну из своих первых книжек, я озаглавил «Исполнение пустоты». Теперь же складывается ощущение, что эта пустота и наступила.

- Как и у каждого поэта наверняка были самореализующиеся поэтические строки?

- Такое довольно часто бывает. Напишешь стихотворение, и даже сам не сразу понимаешь, о чем оно. Вот, к примеру, «Апокалиптический диптих» я написал в 1983 году. Своей хаотичностью он был наполнен каким-то предчувствием катастрофы:

Заснуют стрелки улиц безумных,
рельсы спутает дьявольский свист,
псы увязнут, замечутся глумы,
затопочет вальпургиев твист.
Тяжело одинокой Цирцее,
свет лица она сыплет в окно,
и бегут, спотыкаясь, метели,
но Улисс обезумел давно.

Прошло время, и когда я вместе со своей страной вошел в эпоху трагических метаморфоз, вдруг совсем по-другому понял это стихотворение.

- Можешь назвать личный список «учителей», повлиявших, как на поэта?

- Живу уже полвека, и в моей котомке отложилось много писательских имен. И прежде всего – Пушкин, Лермонтов, Есенин. Позже к этой когорте прибавились и Пастернак, и Рильке, и Мандельштам. Кстати, Осип Эмильевич на меня действительно сильно повлиял. Ведь мы с ним родились в один день, хоть и с разницей в 73 года. Правда, он появился на свет ночью, а я утром. Может, это и сказалось на том, что ему его время виделось железным веком-волкодавом, бросавшимся на плечи. Мне же выпало жить в более благополучном, спокойном времени.

- Представь, что пред тобой огромная аудитория. Какие стихотворные строки захотелось бы им прочитать сегодня?

- Жил да был художник Пауль Клее
Где-то за горами, над лугами.
Он сидел себе один в аллее
С разноцветными карандашами,
Рисовал квадраты и крючочки,
Африку, ребенка на перроне,
Дьяволенка в голубой сорочке,
Звезды и зверей на небосклоне…

Было такое стихотворение у Арсения Тарковского, яркого лучика Серебряного века, дотянувшегося вплоть до времени господства НТР. И заканчивалось оно такой строфой:

На погосте хуже, чем в музее,
Где порой слоняются живые,
И висят рядком картины Клее -
Голубые, желтые, блажные...

Вот этим мы, поэты, и должны заниматься – созданием блажных картинок.